Открытия Ломоносова и их значение

Какова роль роль открытий Ломоносова в науке?

Вопрос, казалось бы, тривиальный. Прежде всего Ломоносов был младшим современником Петра I - одним из заочных птенцов его гнезда, опоздавших попасть на глаза царю-революционеру и потому пробивавших свой путь в науке почти в одиночку. Поморский сын Михайло преуспел в этом тяжком деле, потому что созданная царем государственная машина автоматически забросила московского студента на учебу в Германию. Там он встретил физика Христиана Вольфа - ученика Лейбница, который составил для царя Петра проект Российской Академии наук. С момента встречи Петра и Лейбница (в 1714 году) началась история науки в России. С момента встречи Вольфа и Ломоносова определилась научная судьба русского самородка.

Вот именно! Петр и Ломоносов были самородки, но Лейбниц и Вольф самородками не были. У них за спиною лежала полуторавековая традиция протестантских университетов, начало которой положили Лютер в Германии, Кальвин и Цвингли в Швейцарии, король Генрих VIII в Англии. Эта четверка первопроходцев по характеру и нраву гораздо более похожа на царя Петра и помора Михайлу, чем современные им трижды академик Лейбниц и четырежды академик Эйлер. И тем большую ценность представляют открытия Ломоносова для всего российского народа.

Христиан Вольф

Действительно, на всем протяжении XVIII века в России сплетались ветви ДВУХ разновозрастных цивилизаций. Одна из них - новорожденная Петербургская Россия, сменившая вчерашнюю Московскую Русь. Другое культурное древо - протестантская Европа, выросшая в начале XVI века из руин католической империи франков, которую основали римские монахи и папы в конце XI века. Ее первым подвигом стали Крестовые походы в Испанию и Палестину. А Московскую Русь основали в начале XIV века пассионарные князья, дружинники и монахи Москвы и Твери, Суздаля и Переславля, готовые мечом, рублем и молитвой противостоять Орде.

Похоже, что именно раскол и перерождение католического Запада либо православного Востока Европы в присущий им век и час открыли путь вспышкам культурной революции вокруг Лютера (в 1517 году) и вокруг Петра (в 1700 году). В этих двух новых культурах (в отличие от их предшественниц) наука заняла ключевое место: почему так получилось?

В Петровской России все просто: сюда науку импортировали с Запада, чтобы не отстать от него навеки в технике, индустрии и военном деле. А что было на Западе в эпоху Лютера, который совсем не доверял вольным рассуждениям ученых мужей? Тогда в католической Европе процветали десятки университетов; первые из них возникли еще в эпоху крестоносцев, и сам Лютер был выпускник университета в Виттенберге. В этих вузах издавна велись религиозные диспуты интеллектуалов: их нетрудно было превратить в научные дискуссии. Ведь еще в XIII веке профессор Фома Аквинский предпочел четкого Аристотеля - заумному Платону, и тут же сам сочинил пять научных доказательств бытия Бога. Через полвека мудрецы в Сорбонне, споря с Аристотелем, придумали для физиков принцип инерции. Они же открыли аксиому выбора в логике, получили серную кислоту и спирт, доказали расходимость гармонического ряда и спроектировали механический арифмометр.

Все это сделали европейские современники Ивана Калиты и Сергия Радонежского. Не диво, что западные современники Ивана III открыли Америку и обогнули земной шар. Они же изобрели карманные часы со стальной пружиной и научились решать кубические уравнения - уже с десятичными цифрами, но еще без формул, по словесным алгоритмам. В следующем поколении Коперник заставил Землю вращаться вокруг Солнца; Бомбелли описал свойства комплексных чисел, а Тихо Браге попытался измерить расстояние до Сверхновой звезды. В этой компании молодой Ломоносов, несомненно, ощутил бы себя равным среди равных - хотя он родился в России на два века позже своих западных коллег.

Показательно, что Ломоносов всю жизнь на равных общался и спорил с ведущими химиками и физиками Европы, но не пытался встать вровень с ведущими математиками той поры. Почему-то Эйлер (всего на четыре года старше Ломоносова) всегда оставался для русского самородка «дружелюбным марсианином», у которого можно многому научиться - но встать с ним вровень невозможно! Он просто живет в другой Вселенной: то ли в ином пространстве, то ли в ином времени.

Так оно и было: благодаря предыдущим усилиям Декарта и Ферма, Ньютона и Лейбница, Бернулли и Эйлера европейская математика XVIII века оказалась примерно на два века впереди европейской химии или физики той же поры - или европейской математики XVI века. Но если так, то когда в России появились СВОИ математические «современники» Эйлера - точнее сказать, СИНФАЗНЫЕ (пусть НЕ синхронные) ему ученые мужи? Если наш хронометр не врет, и российская наука XVIII века была синфазна передовой европейской науке XVI века - тогда русских аналогов Эйлера следует искать в XX веке!

Тут сразу всплывает имя Андрея Колмогорова - самого блестящего питомца московской математической школы Николая Лузина. Если эта аналогия естественна - значит, сам Лузин был аналогом Иоганна Бернулли, воспитавшего Леонарда Эйлера в провинциальном Базеле. А сам Иоганн Бернулли - как он вырос в этой глуши? Вслед за своим старшим братом Якобом, он был заочный ученик Лейбница - по переписке, в ходе которой была выработана система понятий математического анализа функций. Аналогично, молодой аспирант Лузин вырос в самобытного ученого, проведя много месяцев на лекциях и семинарах у Гильберта в Геттингене и у Пуанкаре в Париже. После такой закалки Лузин, правда, сам не сумел стать ровней Эйлеру. Зато он сумел вырастить первого русского Эйлера (то бишь, Колмогорова), и вместе с ним - букет математиков, ничем не уступавших научным королям Европы XVIII века.

Леонард Эйлер

Кстати: а эти вундеркинды откуда а взялись? Ясно, откуда: из той образовательной реформы, которую дважды (на уровне олимпиад и физ-мат школ) запустил Колмогоров и которую не сумел в свое время запустить Ломоносов. Ведь Михайло Васильевич мечтал стать первым ректором Московского университета и вырастить в древней русской столице первое массовое поколение ученых, которые смогут на равных общаться с Эйлером и другими европейскими светилами. Но не вышло: и не пустили тогда петербургские чиновники российского Антея в колыбель Российского государства.

Колмогоров - новый Ломоносов СССР

Колмогоров же в 1930-е годы уверенно стал первым вождем московских математических олимпиад. Его студенты и аспиранты возглавили тогда первые кружки для одаренных школьников. В этой системе выросли сразу после войны Дима Арнольд, Сережа Новиков, Саша Кириллов и другие научные лидеры. После этого успеха Колмогоров сделал следующий шаг: в 1963 году он учредил в Москве физмат школу для одаренных ребят из российской глубинки. И опять был крупный успех: питомцы колмогоровского интерната сейчас ни в чем не уступают лучшим математикам Европы и США. Неужели можно таким путем преодолеть двухвековую разницу возрастов между российской и европейской наукой?

На отдельных участках научного фронта - несомненно, можно. Взять хотя бы знаменитого математического монаха из Петербурга - Григория Перельмана, достойного питомца школы 239 и матмеха СПбГУ. Он ничем не уступает своим европейским «синфазникам» из начала XIX века: Гауссу, Абелю и Галуа. Но они тогда (как и он сейчас) колоссально оторвались от «среднего» уровня мировой учености. Вспомним, как в 1970-е годы Колмогоров пытался распространить свою образовательную реформу с немногих физматшкол на тысячи массовых школ России - хотя бы во всех ее а крупных городах, где работают сильные вузы. Тут успех оказался не велик: инновациям воспротивились не только ленивые чиновники, но и большинство учителей России оказалось не готово к сверхусилиям во главе своей повседневной паствы. Несомненно, что педагогический опыт Колмогорова сыграл ничуть не меньшую роль, чем все открытия Ломоносова в деле просвещения.

Видимо, такова природная закономерность: прыжки через столетия или через океаны под силу лишь немногим. Перебросить через такую пропасть целый народ нельзя, пока он сам не вступит в свой век Просвещения. Например, Екатерина II - дочь европейского Просвещения - пыталась создать в России систему государственных школ прусского образца. В Петербурге и Москве получилось по одному хорошему Воспитательному дому; но в прочих губернских городах не вышло и этого. Всякому овощу - свое время! Через сто лет после Екатерины ее цель была достигнута и превзойдена. Но еще веком позже аналогичный опыт Колмогорова оказался столь же ограничен. Быть может, и тут желанный триумф придет веком позже?

Похоже, что крепкий помор Ломоносов угадал эту истину смолоду - и не рвался к недостижимым целям, хотя не упускал ни одной достижимой вершины в науке или рядом с нею. Так же вел себя его «марсианский» современник и коллега Эйлер. В наши дни так ведут себя почти все ученые россияне. Они либо двигают вперед пятисотлетнюю европейскую науку, либо просвещают трехсотлетнюю петровско-ломоносовскую Россию. Самым счастливым новаторам удается то и другое: так было с Лузиным и Колмогоровым, Ландау и Арнольдом. Но даже им приходилось чередовать два разных стиля работы: европейский поисковый и российский просветительский. Просвещение российского народа вот главная цель открытий Ломоносова.

Подражать этому стилю жизни никто не обязан. Но каждый гражданин XXI века вправе это сделать - если внутренний талант гонит тебя на новые подвиги, как гнал он Михайлу Ломоносова по бесконечной трассе: Холмогоры - Москва - Петербург - Фрейберг - Петербург - Москва - и так далее.

Журнал «Знание-сила», №8, 2011 год.